— Я знаешь как технику чиню, чува-ак? — спросил Аспирин. — Ногой пну. Ну или рукой, если маленькая. Не чинится — значит совсем поломалась. Так и твой прибор: не сработает, я его об стенку, бюреров валим, сколько получится, и деру. Тебе, профессор, там с отверточкой некогда ковыряться будет, врубился?

— Врубился, — покивал Петраков-Доброголовин.

— А раз так, давай цацку.

Получив цацку, Аспирин стал выглядеть еще более воинственно, хотя для меня прибор Петракова-Доброголовина по-прежнему напоминал кофеварку, Аспирин же с ним в руках смахивал на сумасшедшего кондитера-убийцу. Колпак ему еще белый — и все.

— Вы, пожалуйста, осторожнее, — попросил Петраков-Доброголовин безнадежным тоном.

— Не ссы, — ответствовал Аспирин словами легендарного сталкера Матюхи, давно уже ставшими крылатыми.

Глава двенадцатая

Акафист Всемогущему Богу в нашествии печали

Пробравшись непосредственно к городку, мы остановились и залегли в кустах, пахнущих банным веником.

— Мы обходим поезд, ждем там, — сказал я. — Вы начинаете представление, мы начинаем проникновение.

Слово «проникновение» почему-то насмешило Аспирина; я подождал, пока он успокоится, и продолжил:

— Пятнадцати минут нам будет вполне достаточно. Сверим часы.

Сверили. У всех шли по-разному, что для Зоны в общем-то не такая уж и редкость. Перевели.

— Але, — вспомнил вдруг Аспирин, — а мы главного-то и не спросили. Профессор, чува-ак! Как бюреров различать-то? Ну, где баба, а где наоборот?

Петраков-Доброголовин слегка покраснел.

— Вообще-то наружные половые органы бюреров ничем не отличаются от человеческих. Потому, я полагаю, сложностей с определением пола у вас не должно возникнуть. В крайнем случае, если вы не слишком сведущи в вопросе, расстегните свои штаны и сравните.

Шутка была удачная, и мы все тихонько посмеялись, включая Аспирина, который хороший юмор всегда ценил.

— Круто, чува-ак! — кивнул он. — Тока как мы будем им штаны снимать в суматохе? Да и за пальцы укусит, гадина.

Профессор вздохнул — мол, ну что поделать, если работаешь с умственно отсталыми сталкерами?! — и коротко ответил:

— Сиськи!

Аспирин опять захихикал.

— …Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями… — пробормотал отец Дормидонт.

Все воззрились на него в крайнем недоумении, надеясь, что речь не о красотках из компании бюреров. Или он тут совсем одичал?

— Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных… — в задумчивости продолжал священник.

— Ланиты, ишь… Не, я-то понял, что это за половинки, но чего они под кудрями, чува-ак? — уточнил деловитый Аспирин.

Священник словно очнулся, кашлянул и сказал совсем другим тоном:

— Что вытаращились, ангелы?! Соломон, Песнь Песней. Да вам и не понять. Ланиты ему… Тьфу! Ладно, хватит разговоров, братие. Поехали!

И махнул рукой.

Оставив нашу цирковую труппу, мы с Аспирином, Паулем и волшебной кофеваркой двинулись в обход поезда. Особенных трудностей у нас это не вызвало, и на заданный рубеж мы выбрались даже быстрее, чем за пятнадцать минут. С тыла городок бюреров выглядел еще хуже, чем с парадной части, — все запакощено, везде валяется мусор, но, слава богу, никого нет.

Стоп. Я сказал никого? Почти никого — на куче песка сидел карлик в лохмотьях и что-то жрал, запихивая в рот пригоршней. Хотя пасть была здоровенная, влезало плохо, и бюрер иногда помогал другой рукой. Ладно, сиди, сволочь. Пойдешь в клетку, если не успеешь смыться смотреть поповское представление: ты ведь или мужик, или баба, третьего не дано, а нам в любом случае оба нужны.

— Ничё так живут, — сказал Пауль. Я у него в гостях ни разу не был, но, по слухам, особой аккуратностью в жилье товарищ не отличался, и я подозревал, что городок бюреров ему понравился неспроста. — Хорошо устроились.

— Жрет, мудила, — сказал Аспирин. — Помню, был я в Тамани, так зашли в одно место…

— …И вышли с во-от такими пузами, — закончил я за него. — Потом расскажешь. Бюрерам вон, если добудем. Они оценят.

Аспирин сердито зашевелил усами и засопел, завозился с автоматом.

Я прикинул по часам — осталось две минуты.

Лишь бы там не произошло ничего непредвиденного… Выскочит, скажем, химера. Или кровосос. Может, они сюда ходят свежего бюрера отведать. Хотя почему-то я не слишком заморачивался — надеялся на попа, который, кажется, не боялся здесь никого и ничего.

Над головой тихо шумели деревья, было тепло и спокойно. Бюреры в своем поседении притихли — спали, может, или молитва у них как раз случилась…

— Телик небось смотрят, — предположил Пауль. Антенну увидел, наверное.

Я проверил автомат. Аспирин щелкнул кнопочкой на приборе, включил-выключил.

— Работает, — сказал он. — Хотя, может, и не работает, а просто лампочка светится.

— Офигеть, — сказал Пауль. — Время!!!

И тут я, делая первые шаги в сторону поезда, услышал громогласный голос… нет, глас, иначе не скажешь… отца Дормидонта:

— Возбранный воеводо и господи, радосте и веселие рабом твоим, идеже ты, тамо потребляется всякая печаль, идеже несть тебе, тамо всякая радость суетна. Призри на мя грешнаго, погибающаго в беде сей, и явлением спасения твоего посети мя, зовуща: господи мой, господи, радосте моя, даруй ми, да возрадуюся о милости твоей!!!

Карлик на песке оживился, бросил недоеденную жратву и резво нырнул под вагон. Только задница мелькнула между колесными буксами. Заинтересовался, падаль мелкая. Ладно, считай, ушел. Повезло. Фигня, других наловим.

В несколько прыжков мы оказались у вагона. Вскарабкавшись по ступенькам, я подергал рукоять двери — закрыто.

Треснул прикладом в стекло, кубиками посыпавшееся вниз, и кулем полез через окно внутрь. Мне помог Аспирин, а через мгновение и сам свалился на загаженный пол тамбура рядом со мной.

— Ангелов творче и господи сил, спасения ради падшаго человека не возгнушался еси девического чрева, последи же заклевания, поношения и поносную смерть претерпел еси, слове божий, благ бо еси и человеколюбец!!! — грозно рокотал священник. Судя по отсутствию выстрелов с той стороны, бюреры охренели и внимали. Насколько я помнил, они малость даже кумекали по-человечески, но вряд ли особенно понимали старославянский, или на каком там языке сейчас глаголил старина Дормидонт.

Пока Пауль со своими габаритами и складной клеткой для добычи шумно влезал в тамбур, я осторожно выглянул из-за угла в коридор вагона. Это был купейный; кое-где даже сохранились грязные занавески, под потолком висели выцветшие искусственные цветы. В рамочке — расписание остановок. На проводах болтается вырванная розетка для электробритвы.

Некогда красная ковровая дорожка была покрыта слоем бюреровского дерьма, и я подумал, что падать нельзя ни в коем случае. Потом глянул на пол тамбура, на котором сидел, и понял, что с этой здравой мыслью я опоздал.

Воняло все это так же гадостно, как и выглядело. Видимо, религиозные взгляды здешних бюреров никаких особенных идей о физической чистоте не содержали.

— Этот поезд в дерьме, и мне не на что больше жать… Это поезд в дерьме, и мне некуда больше бежать, — тихонько спел Аспирин у меня за плечом старую бардовскую песню.

— Бежать вон куда, — показал я. — Зырим в купе, хватаем, кого есть, и в клетку! Аспирин, ты включи-ка адскую машину заранее. Пускай гасит, все польза.

Аспирин включил свою кофемолку, а Пауль сказал:

— Надо было ее к клетке изолентой примотать.

— Поздно придумал, — буркнул я.

— Да вот она, — возразил Пауль и шустро примотал.

— Видевый многий образы человеколюбия твоего, явленныя на бывших прежде мене грешницех, дерзнух и аз возвести к тебе очи мои, живущему на небеси: помилуй мя, господи, яко немощен есмь, избави мя горкия сея печали и сподоби радостию и веселием пети тебе: аллилуйя!!! — вел священник, и по-прежнему никто не стрелял. Любопытство взяло свое — я приподнялся и выглянул через окно на противоположную сторону, рискуя быть замеченным.